Это произведение имеет важное значение для определения творческой концепции и духовной ориентации Джебрана, так как нигде больше столь четко, наглядно и ярко не выступает его приверженность идеям суфизма. Сам стоящий вне конфессий Джебран обращается к опыту суфиев с их исканиями духовной правды и стремлением к познанию высшей истины, остающейся за пределами любой официальной религии.
Коран 89:5-7. Разве ты не видел, как поступил твой Господь с Адом, Ирамом, обладателем колонн, подобного которому не было создано в странах?
Ирам Многоколонный – это согласно исламским представлениям город древнего народа Ад, обитавшего в Южной Аравии. По преданию, царь Шаддад ибн Ад, возгордившийся своей великой мощью, выстроил его из драгоценных камней, золота и серебра близ Адена в подражание раю. В наказание за грех гордыни, по воле Аллаха, город был обращен в руины свирепым ураганом и погребен в песках, однако порою он является путникам в пустыне. Примечательно, что описание Ирама весьма сходно в деталях с образом Нового Иерусалима – великого святого града, ожидающего праведника по смерти (Апокалипсис, 21: 10-27).
Приводятся фрагменты. Перевод В.Марков
 Пирамида |
Пирамида |
Аль-Алявийя. Так ты пришел спросить нас, как мы вступили в Ирам Многоколонный?
Наджиб. Да, госпожа, еще юношей я услышал два этих слова "Ирам Многоколонный", и с тех пор они осеняют мои сны, а символы и скрытые значения, стоящие за этими словами, преследуют мое воображение.
Аль-Алявийя. Да, мы достигли сокровенного города, вступили в него и жили в нем. Мы наполнили дух наш его благоуханием, сердце наше – его тайнами и карманы наши – его жемчугами и яхонтами. Если же кто не верит тому, что мы воочию увидели и познали, тот не верит себе самому перед лицом Аллаха. <...>
Наджиб. По плоти или по духу вступила ты в Ирам Многоколонный? Что это – город, построенный из выкристаллизовавшихся частиц земных и стоящий в известной точке земли, либо же град духовный, знаменующий духовное состояние, коего достигают пророки и святые в исступлении, которое Господь возлагает покровом на их души?
Аль-Алявийя. Все зримое и незримое на земле – суть духовные состояния. Я вступила в сокровенный город по плоти, которая есть явленный дух мой, и по духу, который есть моя таимая плоть. Кто пытается утверждать, что частицы, слагающие плоть, разнятся между собой, тот пребывает в явном заблуждении. Цветок и запах его – одно целое. Слепец, для которого нет ни оттенков, ни формы цветка и который говорит: "Цветок – это только запах, струящийся в эфире", разве он чем-либо отличается от человека, лишенного обоняния, который говорит: "Цветы – суть лишь формы и оттенки"?
Наджиб. Стало быть, сокровенный город, именуемый нами Ирамом Многоколонным, – это состояние духа?
Аль-Алявийя. Всякое место и время есть состояние духа. И все зримое и мыслимое – суть состояния духа. Если ты закроешь глаза и взглянешь в глубь своих глубин, то увидишь мир во всей его полноте вплоть до мельчайшей частицы, изведаешь законы, какие имеют власть над ним, узнаешь, какие силы таит он в себе, и поймешь, какие святые места он отыскивает. Да, если ты закроешь свое телесное зрение и откроешь око духовное, то увидишь начало бытия и конец его, тот конец, который в свой черед становится началом, и то начало, которое превращается в конец.
Наджиб. Но всякий ли человек способен закрыть глаза и увидеть чистую сущность жизни?
Аль-Алявийя. Каждый может страстно желать, желать и желать до той поры, пока страстное желание не совлечет покров явлений с его глаз, и тогда он узрит свое "я". А видящий свое "я" видит и чистую сущность жизни. Ибо всякое "я" есть и чистая сущность жизни.
Наджиб (приложив руку к груди). Так значит все сущее – чувственное и мысленное – пребывает вот здесь, в моей груди?
Аль-Алявийя. Все сущее пребывает в тебе, благодаря тебе и для тебя.
Наджиб. Значит, я могу сказать себе, что Ирам Многоколонный существует внутри, а не вне меня?
Аль-Алявийя. Все сущее пребывает в тебе и все, что пребывает в тебе, есть сущее. И нет такой грани, которая разъединяла бы ближайшее и отдаленнейшее, высочайшее и нижайшее, ничтожнейшее и величайшее. В одной капле воды – все тайны морей, в единой пылинке – все частицы земли и в одном движении мысли – всякое движение и порядок, какие только есть в мире.
Наджиб. Госпожа моя, мне говорили, что ты свершила далекий путь, прежде чем достигла Руб аль-Хали – сердца Аравии. И еще говорили, что дух твоего отца наставлял и путеводил тебя, не покидая до самого Ирама Многоколонного. Должен ли всякий, возымевший желание проникнуть в этот сокровенный город, пребывать в том же состоянии, что и ты тогда, и должен ли он обладать телесными связями и духовными узами, чтобы приобресть то же, что ты?
Аль-Алявийя. Да, мы прошли пустыни, терпели голод и жажду, испытали ужасы дня с его палящим зноем и страхи ночи с ее безмолвием, прежде чем увидели стены Божьего града. Но еще до нас этого града достигли те, кто не сделал и шагу, а любовались красотой его и блеском те, чье тело не изведало голода и чей дух не томился жаждой. Истинно, братья и сестры наши бродили в этом святом городе, не покидая стен родного дома. <...>
Скажи: "Аллах велик! Нет божества, кроме Аллаха!" И скажи: "Нет ничего, кроме Аллаха!"
Наджиб. Нет ничего, кроме Аллаха!
Аль-Алявийя. Скажи: "Нет божества, кроме Аллаха, и нет ничего, кроме Аллаха" – и оставайся христианином.
Наджиб. Я сказал эти слова, госпожа, и буду говорить их до конца жизни.
Аль-Алявийя. Жизни твоей нет конца! Ибо ты вечен, как и все на свете.
Наджиб. Кто я и что я, чтобы мне быть вовеки?
Аль-Алявийя. Ты есть ты, и ты есть все и потому пребудешь вечно.
Наджиб. Мне, конечно, известно, госпожа моя, что частицы, слагающие мое первоматериальное единство, вечны, как сама первичная материя. Но хотелось бы знать, вечна ли эта идея, которую я называю своим "я"? Вечно ли это смутное бодрствование, повитое дремотой? Вечны ли пузырьки на воде, сверкающие при свете солнца, а также породившие их волны, – волны, что стирают их с лица моря, чтобы породить новые? Вечны ли эти желания, надежды, страдания и радости? Вечны ли эти зыбкие видения в этом прерывистом сне в эту ночь, поражающую чудесами и устрашающую своей ширью, глубиной и высотой?
Аль-Алявийя. Все сущее вечно. И само существование сущего – знак его вечности. Что же до идеи, то она есть знание во всей его полноте. Ибо не будь ее – мир не знал бы, сущий он или не сущий. Она есть непреходящее вовеки безначальное и бесконечное бытие, которое если изменяется, то лишь для того, чтобы обрести себя, исчезает с единственной целью – явиться в еще более величественном образе, и погружается в сон лишь с тем, чтобы видеть во сне еще более блистательное бодрствование. Дивлюсь тому, кто твердит о вечности атомов тех внешних оболочек, что воспринимаются нашими чувствами, но вместе с тем отрицает то, ради чего эти оболочки созданы. Дивлюсь тому, кто доказывает вечность частиц, слагающих глаз, но сомневается в вечности взора, для которого глаз – орудие. Дивлюсь тому, кто утверждает, что следствия вековечны, но настаивает на том, что причины исчезают. Дивлюсь тому, кого сотворенные явления отвлекают от являющего творца. Дивлюсь тому, кто делит жизнь на две половины и верит в половину побуждаемую и отступается от половины побуждающей. Дивлюсь тому, кто смотрит на эти горы и равнины, залитые солнечным светом, внимает ветру и говорит на языке ветвей, впивает аромат цветов и душистых трав, а после говорит себе: "Все, что я вижу и слышу, никогда не исчезнет. То, что я знаю и чувствую, никогда не иссякнет. Но этот разумный дух, который видит и благоговеет, созерцает и слышит, радуется и печалится, этот дух, который чувствует и трепещет, ликует и познает, тоскует и обретает себя, этот всеобъемлющий дух исчезнет, как пузырьки на лице моря, рассеется, как тень перед светом". Истинно, дивлюсь тому существу, кое отрицает собственное бытие.
Наджиб. Я уверовал в свое бытие, госпожа! Кто услышит твои слова и не уверует, тот не человек, а камень.
Аль-Алявийя. Аллах вместил в каждую душу посланника, дабы он вел нас к свету. Но есть среди людей такие, кто ищет жизнь вне себя, не ведая, что жизнь – внутри них. <...>
Наджиб. Придет ли тот день, госпожа, когда благодаря ученым изысканиям и чувственному опыту мы сможем познать то, что дух наш познает благодаря воображению и что испытывают наши сердца, объятые страстным желанием? Сможем ли мы постичь, что духовная сущность не исчезает со смертью, так же как мы постигаем некоторые тайны природы; сможем ли прикоснуться рукою отвлеченного познания к тому, что сейчас нащупываем пальцами веры?
Аль-Алявийя. Да, этот день придет. Но заблуждаются те, кто, познав отвлеченную истину одним из своих телесных чувств, не верят в нее, пока она не станет очевидной всем их чувствам. Я не понимаю того, кто слышит пение дрозда и видит, как он порхает, перелетая с ветки на ветку, но не перестает сомневаться в том, что слышит и видит, пока не возьмет тело дрозда в руку. Я не понимаю того, кто мечтает о прекрасной истине и пытается облечь ее в форму, вложить в тиски явлений, но, не добившись искомого, разуверяется в мечте, отрекается от истины и разочаровывается в прекрасном. Глупцом я почитаю того, кто в воображении рисует нечто и представляет его себе целиком, до мельчайших подробностей, а когда ему не удается это проверить с помощью привычных мерил и словесных доводов, он считает воображаемое – пустым вымыслом, а представление – вздором. Но если бы он взглянул чуть глубже, вдумался бы, то узнал, что воображаемое есть истина, еще не окаменевшая, и что представление есть знание столь возвышенное, что его не сковать цепями мерил, столь высокое и пространное, что его не заключить в клетки слов.
Наджиб. Значит ли это, госпожа, что во всяком воображении есть истина и во всяком представлении – знание?
Аль-Алявийя. Истинно так. Зеркало души не может, даже если б захотело, отобразить то, чего нет пред ним. Тихое озеро не может, даже если бы захотело, явить тебе в своих глубинах гряды гор, узоры древесных куп и очертания облаков, которых нет в действительности. Частицы духа не возвращают тебе отзвуки голосов, которые в действительности не разносились в эфире, и даже если бы захотели – не смогли бы. Свет не отбрасывает тень того, чего нет, и даже если бы захотел – не смог бы. Вера во что-либо есть знание этого чего-либо. Верующий видит духовным оком то, чего не видят глаза исследователей и изыскателей, и постигает своей сокровенной мыслью то, что бессильны постичь они своей благоприобретенной мыслью. Верующий испытывает святые истины чувствами, отличными от тех чувств, коими пользуются все прочие, и полагает, что истины эти – стена неприступная, и идет своим путем, говоря: "Нет ворот, ведущих в этот город"... Воистину, верующий живет все дни и все ночи, а неверующий – лишь считанные мгновения. Как тесна жизнь для того, кто ставит руку между своим лицом и всем миром и не видит ничего, кроме линий на ладони. Как велика моя жалость к тому, кто поворачивается спиной к солнцу и не видит ничего, кроме тени своего тела на земле.
Наджиб. Госпожа, могу ли я сказать людям, когда вернусь к ним, что Ирам Многоколонный – город духовных сновидений, и что Амина аль-Алявийя шла к нему дорогой неодолимого желания и вступила в него через врата веры?
Аль-Алявийя. Скажи, что Ирам Многоколонный – град подлинный, что он существует так же, как горы, леса, моря и пустыни. Скажи, что Амина аль-Алявийя достигла его, пройдя через безжизненную пустыню, познав муки голода и жгучую жажду, тоску одиночества и ужас уединения. Скажи, что древние исполины выстроили Ирам Многоколонный из кристаллизовавшихся и овеществившихся частиц существования и не скрыли его от людей, но сами люди скрыли от него свои души. Тот, кто сбивается с пути, ведущего к нему, пусть лучше сетует на своего вожатого и погонщика каравана, но не на тяготы и лишения, ожидающие его в пути. И скажи еще людям: "Кто не зажигает светильник свой, тот не видит во тьме ничего, кроме тьмы".
Наджиб. Солнце заходит и мне пора вернуться к людским жилищам, пока мрак не окутал путь.
Аль-Алявийя. Ступай при свете, ступай и да хранит тебя Аллах!
Наджиб. Я пойду при свете факела, который ты вложила в мою руку, госпожа.
Аль-Алявийя. Иди при свете истины, который не погасить ветрам.
Стихи
Перевод с арабского А.Долинина
Слава
Я в час отлива на песке слова чертил
И столько в те слова вложил душевных сил!
А захотел перечитать – прилив их смыл,
Остался вместо мудрых слов холодный ил.
О чем поет ручей
Шел один я по долине в ранний час,
Раскрывавший людям тайны бытия,
Тьмой ночною утаенные от нас,
И услышал я певучий зов ручья:
"Жизнь – не только наслажденье,
А стремление, кипение и страсть.
Смерть – не умиротворенье,
Лишь отчаянье и черной муки пасть.
Мудрость – не в красотах речи,
Только в тайном смысле высказанных слов.
Ты не чином будь отмечен –
Славен тот, кто чин любой презреть готов.
Нужно ль предками кичиться –
Их грехи любого могут погубить.
Стоит ли оков стыдиться –
Блеск цепей способен золото затмить.
Рай – не радость воздаянья,
В мирном сердце он, невинном и простом.
Ад – не горечь наказанья,
В злобном сердце он, завистливом, пустом.
Нет, богатство – не отрада,
Есть бродяги всех счастливей во сто крат.
Бедняка жалеть не надо:
Корка хлеба да рубаха – он богат!
Не в чертах лица прелестных –
Красота твоя в сиянии души.
Прав ли правый? Неизвестно.
Сразу грешника отринуть не спеши!"
Вот что слышал я в журчании ручья,
Пробегавшего меж древних скал седых.
То, что слышал я в журчании ручья, –
Может быть, разгадка тайн глубин морских.
Эссе "Явное и сокровенное"
 trinityf |
trinityf |
Я пил из чаши горечи, но осадок на дне оказывался медом. Я поднимался по страшной крутизне, но достигал зеленой равнины. Я терял друга в вечернем тумане, но находил его в сиянии зари.
Сколько раз прикрывал я свою боль и муку плащом терпения, полагая, что в этом награда и благо, но когда я снимал этот плащ, то видел, что боль превращалась в отраду, а мука – в мир и покой.
Сколько раз шел я со спутником по этому миру тщеславия, говоря в душе, как он глуп и тупоумен, но, оказавшись наедине с собой, понимал, что был жесток и несправедлив, и находил в отсутствующем и интеллект, и остроумие.
Сколько раз опьянялся хмелем своего "я" и видел себя ягненком, а сотрапезника – волком, но, протрезвев, обнаруживал, что и я, и он – люди.
Я и вы, люди, – мы находимся во власти внешнего и слепы по отношению к истине, сокрытой в нас. Если один из нас споткнется, мы говорим: "Вот падший", а если помедлит в чем-либо, то утверждаем, что он слаб и немощен, если же запнется в речи, то заявляем: "Он нем", а если горько вздохнет, то спешим возвестить, что это предсмертный хрип, и человек уже мертв.
Я и вы находимся в плену у оболочки своего "я" и у внешних сторон этого "Вы", не обращая внимания, что нашептывает в тайне дух такому "я" и что он вложил в подобное "Вы".
Что поделаешь, если, находясь во власти тщеславия, мы глухи к нашему подлинному существу?
Я обращаюсь к вам, и, возможно, слова мои только покрывало на лице моей души. Я говорю и вам, и самому себе, что открытое нашему взору не более чем облако, скрывающее от нас то, что должен понимать разум, а слова, доходящие до слуха, – это только шум, искажающий то, что необходимо постигать сердцем.
Если мы увидим полицейского, ведущего человека в тюрьму, не следует сразу судить, кто из них двоих преступник. Если же увидим человека, истекающего кровью, и другого – с руками в крови, то лучше не спешить с решением, кто из них двоих убийца. Когда мы услышим пение одного человека и рыдания другого, то будем терпеливы с заявлением, у кого из них праздник.
Нет, друг мой! Не делай заключения о подлинной сущности человека по первому впечатлению и не пытайся истолковать его слова или какой-нибудь поступок как некий знак, раскрывающий его помыслы. Возможно, тот, кого ты сочтешь невеждой из-за невнятности речи, неправильности выражений, обладает восприимчивой к знанию душой, а сердце его – источник вдохновения. Может быть, тот, кого ты презираешь из-за непривлекательности лица и убогости жизни, является даром небес, божественным подношением.
Может быть, ты в один и тот же день посетишь хижину и дворец, испытаешь чувство сострадания и восторга, но попробуй разорвать полотно, сотканное твоими чувствами из явлений, восторг твой угаснет, уступив место сожалению, а сострадание превратится в благоговение.
Возможно, ты встретишь в течение одного дня двух людей, и в голосе одного почувствуешь песни бури, а в движениях – грозную силу войска; другой же будет говорить с опаской, дрожащим прерывающимся голосом. Ты припишешь решимость и храбрость первому, а слабость и трусость второму. Однако если ты посмотрел бы на них тогда, когда судьба предпишет им встречу с невзгодами или с необходимостью отдать жизнь за какой-либо принцип, то понял бы, что кричащая наглость – это не храбрость, а молчаливая скромность – не трусость.
Возможно, ты выглянешь из окна дома, увидишь среди прохожих справа монахиню, а слева куртизанку, и сразу же скажешь, как благородна одна и как отвратительна вторая. Но стоит тебе смежить веки и на минуту прислушаться к небесному гласу, и ты разберешь шепот эфира: "Эта воспевает меня в молитвах, а та трогает меня страданием, и жизнь каждой из них – тень для моего духа".
Может быть, ты будешь странствовать по земле в поисках того, что ты зовешь достижениями цивилизации и прогресса, вступишь в город с высокими дворцами, великолепными институтами, широкими улицами, на которых – спешащие энергичные люди; одни проникают в глубь земли, другие летят в заоблачные выси, укрощают молнию, исследуют атмосферу, и все в изящных прекрасных костюмах, сшитых как будто для праздника или торжества.
Через несколько дней дорога приведет тебя в другой город с жалкими домами, узкими улочками. Если там пойдет дождь, то городок превращается в глиняный архипелаг среди моря грязи, а взойдет солнце – и все здесь превратится в тучи пыли. Жители городка, еще не вышедшие из первобытного состояния, подобны ослабленной тетиве лука. Они движутся медленно, работают не торопясь и смотрят на тебя невидящими глазами, устремленными куда-то вдаль. Ты уедешь оттуда, испытывая отвращение и омерзение, с мыслью о том, что разница между первым и вторым городом равна разнице между жизнью и агонией: там прилив силы, здесь слабость отлива, там труд, расцвет – весна и лето, а здесь бездеятельность, угасание – осень и зима. Там – упорство, юность, танцующая в саду, здесь – немощь, старость, покоящаяся на пепелище.
Но если бы ты посмотрел в чудесном озарении на два эти города, то увидел бы, что они – два дерева, выросшие из одного корня в одном и том же саду. Понаблюдай еще за их сутью и поймешь, что кажущееся прогрессом движение в первом – это только недолговечная блестящая оболочка, а оцепенение во втором скрывает твердое ядро.
Нет! Пульс жизни не на поверхности, а внутри, жизнь сосредоточена не в оболочке, а в сердцевине, и суть людей не в их лицах, а в их сердцах.
Нет! Истинная вера – не показная вера в храмах, проявляющаяся в обрядах и обычаях, а скрытая в сердцах, созревшая в поступках.
Нет! Истинное искусство – не в высоких и низких нотах, не в звонких словах стихотворения или в линиях и красках картины, оно в тех молчаливых трепещущих паузах, что возникают между тонами песни, в тех волнующих оттенках поэмы, что безмолвно, уединенно и скрыто пребывают в душе поэта, оно в откровении картины, созерцая которую, ты видишь вдали нечто неведомое и прекрасное.
Нет, друг мой, дни и ночи – не то, что они являют, так же и я, идущий в процессии дней и ночей, – если я и тождествен произносимым словам, то только в той мере, в коей слова эти раскрывают мои безмолвные думы. Так не считай меня невежественным, пока не постиг моей сокровенной сущности, и не думай, что я – гений, поскольку еще не отделил меня от моей привнесенной сущности. Не говори, что я скуп и жаден, не изучив моего сердца, или что я щедр и великодушен, пока не узнаешь причины такой щедрости и великодушия. Не называй меня влюбленным, пока любовь моя не раскроется тебе во всем – в ее свете и огне. Не почитай меня беззаботным, не коснувшись моих кровоточащих ран.
Наши сайты: | |
|
• Йога. Самопознание • Шри Матаджи - основатель Сахаджа Йоги |
• Проект сайтов "Омкара" • Библиотека духовной литературы |
